Когда мне было шестнадцать лет, я мог в самые короткие зимние дни субботних уроков один отправиться в свою деревню и отмахать пешечком двенадцать верст только ради того, чтобы лишний раз увидеть серебряное чудо лесных сумерек. Привычный к ходьбе, я неторопясь добрался до своей деревни за четыре часа, но теперь, оглядев спутницу, одетую в тяжелое пальто и валенки, закутаную в теплую шаль, понял, что раньше полуночи нам едва ли дойти. По накатаному большаку шагалось легко и мне все время приходилось сдерживать себя, чтобы моя спутница не выбилась из сил в начале пути. Пока не зашло солнце, я все еще надеялся что нас подвезет какой-нибудь возвращающийся порожником из кооператива дядька, но попутных подвод не было, изредка попадались только встречные груженые дровами возы. Мы уже прошли редколесье и вышли на обширный, уставленный стогами луг, когда закат вспыхнул всей яркостью своих золотисто-оранжевых красок. Отсветы его лежали на снежных верхушках стогов, как перья жар-птицы. Я невольно остановился и глубоко вздохнул. Казалось, что даже оледенелые деревья на какое-то мгновенье вышли из оцененения, встряхнулись, зазвенели стеклянными подвесками. Краски заката начали меркнуть, стала отчетливо видна еще нерасспявшаяся луна.
