Я абсолютно не согласна с трактовкой творчества В. Маяковского, высказанной в данном очерке автором Ю. Карабичевским. Про тех, кто так думает, сам поэт написал: Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов, без такта… Маяковский — скрипка, страдающая и своей, и чужой болью, легкоранимый, но громогласный и сильный внешне. Автор очерка — из чуждого оркестра, равнодушного и злого одновременно. Не о себе ли он пишет: "У него была удивительная способность к ненависти." Как можно утверждать, что у Маяковского «не просто темой, но самим материалом стиха, его фактурой были кровь и насилие»? Куда же отнести (к крови или насилию?) такие строки поэта: "А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? "Или: … если звездызажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?! Но самые проникновенные, самые щемящие в его творчестве для меня эти слова: Не домой, не на суп, а к любимой в гостидве морковинки несу за зеленый хвостик. Чтобы их понять, надо пожить в том аду гражданской войны, разрухи, голода, и тогда увидишь все мужество поэта, который шутливо, с легкой иронией, без всякого надрыва идет в то время к любимой с морковкой в подарок. Сам голодный, замерзший, оборванный (возможно), нелюбимый (возможно), страдающий (наверняка), но сильный. И только тот, кто любил, услышит всю муку его сердечного пожара в «Облаке в штанах": Проклятая! Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот, —сначала прошелсяедва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые двамечутся отчаянной чечеткой. Рухнула штукатурка в нижнем этаже. Нервы —большие, маленькие, многие! —скачут бешеные, и ужеу нервов подкашиваются ноги! Автор опуса утверждает: "… вся его безудержная фантазия… удерживалась границамине внутреннего, а внешнего мира, его механическими законами». Не было для Маяковского границ во внешнем мире, ведь он мечтал о едином человеческом бытие, мирном, добром, заботливом. Он пропагандировал «единое человеческое общежитие": Мы живем, зажатые железной клятвой. За нее — на крест, и пулею чешите: это — чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем.
