Готовясь к выступлению на одной конференции по «Барышне-крестьянке», я долго не мог придумать название, которое бы как можно в меньшем количестве слов вобрало в себя то, что пусть не в полной мере, но в значительной степени отражало бы и открытость (восполняемость) пушкинской прозы в общем, и особенности последней повести белкинского цикла в частности. В конце концов заголовок был найден — «Крестьянский спектакль барышни» . Если не подходить чересчур предвзято к «Повестям Белкина», то — в общем-то — каждая из них представляет собою своеобразный спектакль с той или иной точки зрения. Не отрицая подавляющего большинства мнений, комментируя, дополняя и развивая некоторые из них, а также предлагая свой ракурс, в этой статье речь пойдет — помимо всего прочего — о заданности, а не служебно-пародийном характере пушкинской игры с перснажами, стилями и мотивами, о том, что читатель (как и исследователь) может и должен выявить правила этой игры. Предварительно сделаем короткий обзор всех повестей с интересующей нас точки зрения. В первой повести ("Выстрел") мы уже обратили внимание на своеобразную игру с эпиграфами и откликом на них в последнем предложении. Напомню также, что вместо дуэлей и подготовки к ним перед читателем в общем-то только игра в стрельбу — стреляют куда угодно, только не в человека с целью убить его. Во второй повести — игра самых разнообразных стихий, от метели до… «чуткости» лошадей. Ведь неудачный тандем Владимира Николаевича со своим конем это тоже своеобразный драматургический ход. «Метель» вообще изобилует театральными масками: так и просится на сцену или в кинематограф. Даже странно, что такой привилегией до сих пор пользовался в основном «Станционный смотритель» . «Гробовщик» поражает непривычной игрой настроений. А от верности читательского (или — режиссерского) взгляда на историю Самсона Вырина во многом зависит правильность восприятия нами Дуни: не жертва она, и уж во всяком случае — не «блудная» дочь.
