В 30-е годы Пушкин мало печатал стихотворений, выходил к читателю как прозаик, драматург, историк, журналист и критик. Лирика этого времени стала известна лишь после смерти поэта. Осталось в рукописях и стихотворение, начинающееся строкой «Не дорого ценю я громкие права» и имеющее взятый Пушкиным в скобки заголовок — «Из Пиндемон-ти». Пиндемонти — современный Пушкину итальянский поэт, и заголовок указывает, что стихотворение или его основные идеи заимствованы. Но исследователи не нашли у Пиндемонти ничего подобного пушкинской миниатюре. Выходит, что поэт, даже не собираясь публиковать стихотворение, даже в рукописи, для себя стремился замаскировать, ослабить свое авторство, отвести его от себя хоть частично, настолько необычно и содержание стихотворения. О чем же оно? О свободе, но понимание ее вовсе не такое, как в вольнолюбивых стихах 15-летней давности. Там свобода прежде всего политическая. «Из Пиндемонти» даже сейчас поражает откровенностыо проповедуемой в нем полной аполитичности и поэта и человека. И выясняется удивительная вещь: как современно звучит стихотворение далекого 1836 года в наших нынешних перестройках и потрясениях! Пушкин начинает с отрицания ценности Декларации прав человека, от которой и сейчас в нашей стране продолжает «не одна кружиться голова». Поэта абсолютно не соблазняет власть как самодержавная, так и парламентско-демократическая. И даже свобода слова вызывает лишь презрительную насмешку: «печать морочит слухов». Тогдашняя цензура вряд ли разрешила стихотворение. Стихотворение редко упоминалось и в массовых пушкиноведческих изданиях при Советской власти. Итак, свобода от политики, от властей, от народа, от средств массовой информации. «Иные, лучшие мне дороги праваИная, лучшая потребна мне свобода». Какая же? — Свобода честного человека. Такой человек эгоистичен, он желает «себе лишь одному Служить и угождать», своим прихотям. Этот желанный, но так и не обретенный поэтом идеал жизни пронизывает все мысли Пушкина в последние годы жизни. Но каковы же эти «прихоти»? А вот в них-то и светит нам «лелеющая душу гуманность» нашего национального гения. Служить себе, по мысли Пушкина, значит лелеять в себе частицу эстетического идеала, искру божественной красоты. Для этого поэт, никогда не покидавший пределов отечества, требует свободы передвижения ("скитаться здесь и там"), чтобы иметь возможность все время, всю жизнь наслаждаться красотами природы и умиляться творениями искусства. «Вот счастье! Вот права… " — обрывает он последнюю строчку. Написанное 6-стопным ямбом с парной рифмовкой ("александрийским» стихом) стихотворение публицистично. В нем много высокой общественно-политической лексики, но в контексте иронически сниженных, почти бранных речений (сладкая участь, морочить слухов, чуткая цензура, балагур, ливрея, гнуть шею) она получает безусловно отрицательную оценочную окраску, которую замыкает известная гамлетовская формула: «Слова, слова, слова». Поэтому традиция гражданской лирики, политической сатиры, к которой тяготеет стихотворение в жанровом отношении, фактически отрицается Пушкиным как в ее декабристском (Рылеев, Кюхельбекер), так и последекабрьском ("Дума» Лермонтова) в вариантах. Тем не менее ораторское начало этой поэзии играет решающую роль в синтаксическом строе «Из Пиндемонти": вторая «позитивная» часть стихотворения открывается стихотворными переносами — анжамбманами: Никому /Отчета не давать… ; самому/ Служить и угождать; для власти, для ливреи/Не гнуть… В стихотворении наглядно проявляется важнейшая черта стилистики позднего Пушкина: соединение высокого и низкого, но не как смесь, а синтез этих начал в новое качество пушкинского стиля так удивил его современников. Как то так
